Директору не нравился этот человек, но он не мог себе позволить выказать свое отношение. Он сказал:
— Разумеется, мсье Лейтон имеет право застраховаться от любых неожиданностей. Именно ему принадлежит полотно великого мастера, найденное в нашем городе. Картина представляет собой огромную ценность, и мы бесконечно признательны ему, что он оказал честь нашему маленькому музею и позволил выставить полотно, хотя, конечно же, крупнейшие парижские галереи осаждали его аналогичными просьбами.
Рэнсом посмотрел на часы и ничего не сказал.
— Но я не понимаю, почему вдруг мсье Лейтона охватило внезапное беспокойство, — продолжал директор. — Он любезно позволил нам выставить картину на полтора месяца, прежде чем он заберет ее к себе, в Соединенные Штаты. До конца срока осталось две недели. Что же стало причиной перемены его настроения?
— Я не задавал ему никаких вопросов, — сказал мсье Рэнсом. — Это не входит в мои обязанности. Но могу, если угодно, высказать лишь предположение: похоже, до него дошли слухи о том, что ее хотят похитить.
— Слухи, — с легким раздражением сказал директор, чуть приподнимая плечи. — Слухи!
Рэнсом помолчал, потом сказал:
— Я в общем-то не специалист, поэтому не могли бы вы мне немного рассказать об этой картине?
— С удовольствием, мсье. — Просьба приятно удивила директора. Возможно, этот Рэнсом не такой уж мужлан. — Итак, Антуан Ватто создавал свои картины в начале восемнадцатого века — он изображал представителей французского света на фоне идиллической природы. Некоторые его работы — как, например, этот «Праздник в лесу» — были утеряны. — Он показал рукой на телевизор в углу комнаты.
Камера внутреннего телевидения, установленная в зале музея, где экспонировалась картина Ватто, захватывала просторную нишу и трех-четырех посетителей, стоявших у каната, которым было отгорожено произведение знаменитого мастера. Рэнсом не потрудился даже повернуть головы. На экране картина превратилась в маленький, еле заметный прямоугольничек.
— Кое-кто из граверов той поры, — продолжал директор, — создал копии с работ Ватто, и потому гравюры «Праздника» можно увидеть в ряде музеев. Оригинал был написан для графа Шарантена и находился в его парижском доме до революции.
— До какой революции? — спросил Рэнсом.
Директор чуть поморщился и, устремив взгляд в потолок, сказал:
— Французской революции, мсье. Той, что имела место в конце восемнадцатого века. Тогда были уничтожены многие аристократические семьи, в том числе и Шарантены. Считалось, что картина тоже погибла в те грозовые годы. Нам вряд ли когда-нибудь удастся узнать, каким образом ее вывезли из Парижа в замок Брунель. Тем не менее это произошло.
Он повернулся на стуле и посмотрел в окно. Примерно в трех милях от музея на зеленом склоне возвышался небольшой замок.
— Несколько месяцев назад замок был выставлен на продажу и все, что в нем хранилось, было описано для аукциона, — невозмутимо продолжал директор. — Ваш мсье Лейтон посетил аукцион. Он приобрел один-единственный лот — несколько старых картин, которые более чем полтора столетия находились на чердаке. Они не представляли собой никакой художественной ценности и были покрыты пылью веков. — Директор снова обернулся к Рэнсому. — Мсье Лейтон распорядился привести их в порядок. Тем не менее они ничего от этого не выиграли — за единственным исключением. — Он энергично подался вперед и драматическим голосом произнес: — За исключением «Праздника в лесу», который оказался в отличном состоянии, па задней части холста в углу обнаружили красную печать с гербом рода Шарантенов. — Директор развел руками и произнес: — Это находка века, мсье. Подлинник Ватто. Метр в длину, шестьдесят семь сантиметров в ширину. Крупнейшие знатоки были единодушны — это Ватто. Ну, конечно, этот волшебный, неповторимый колорит…
— Как давно картины Ватто продавались в последний раз на открытом рынке? — внезапно осведомился Рэнсом. Директор заморгал, задумался, потом сказал:
— Признаться, не припомню.
— Ну, а сколько может стоить этот самый «Праздник»?
— Кто знает, мсье, — снова развел руками директор. — Это поистине бесценный шедевр. Может, полтора миллиона долларов, может, два… Трудно сказать. Все зависит от энтузиазма желающих.
Рэнсом кивнул и сказал:
— В таком случае, согласитесь, мистер Лейтон имеет веские основания всерьез относиться даже к непроверенным слухам о том, что не исключена попытка похитить эту картину.
Директор глубоко вздохнул.
— Вы не совсем правы, мсье, — сказал он. — Самое ужасное, что может случиться с картиной, — не похищение, а, скажем, пожар. Поэтому в нашем музее приняты дополнительные противопожарные меры. Поэтому картина повешена так, что в случае появления огня она может быть быстро снята.
— Понимаю. — Рэнсом заглянул в записную книжку. — Причем быстро снята вором, так?
— Это бесценное творение, — произнес директор сухим тоном, — но это все же картина, а не слиток золота. Кому может этот условный вор продать похищенного им Ватто?
— Он мог продать ее заранее, до факта похищения, — сказал Рэнсом, — за половину цены. Тому, кто хочет наслаждаться ею в одиночку.
На это директор только вскинул вверх руки и воскликнул:
— Бессовестный миллионер, который держит краденые сокровища искусства у себя в подвале и спускается туда по ночам, чтобы созерцать свое добро? Существуют ли такие оригиналы?
— Существуют, — просто ответил Рэнсом. — Я мог бы назвать вам две-три фамилии, но не стану этого делать. Я даже могу назвать одного человека, который никогда не созерцает то, что приобрел таким вот путем. Главное для него — обладание.
Директор недоверчиво и смущенно покачал головой и сказал:
— В этом, судя по всему, вы разбираетесь гораздо лучше меня, мсье Рэнсом.
— Потому-то секретарь мистера Лейтона и позвонил вам насчет моего приезда, — терпеливо отозвался Рэнсом и опять посмотрел на часы. — Не могли бы вы коротко описать мне ваши меры безопасности, прежде чем мы пойдем и посмотрим на картину.
Директор взял карандаш и начал чертить какие-то каракули в своем блокноте.
— Ну, во-первых, в зале, где экспонируется картина, установлена телекамера, — сказал он, показывая рукой на телевизор в углу. — Пока музей открыт, в этом кабинете кто-то есть. Или я, или мой ассистент.
— Другие меры?
— Полагаю, вы уже знаете о них из газет, мсье. Мы нарочно во всеуслышание заявили о них, чтобы предотвратить возможные попытки непрофессионалов похитить картину. Картина висит в нише в маленьком зале, который мы ради этого освободили от других картин. В этот зал не допускаются люди с тростями, зонтами и прочими предметами, способными нанести ущерб картине.
— Как близко посетители могут подходить к картине?
— Не ближе трех метров. В зале постоянно находится наш сотрудник и имеется ограждение — особый канат… Кроме того, постоянно дежурят три жандарма, один снаружи, двое на входе.
— Инспектор Форе упоминал электрическую сигнализацию.
— Вы уже говорили с ним?
— Я всегда проверяю все по нескольку раз.
— Ясно. Да, есть у нас и подобное приспособление. Насколько я понимаю, оно испускает пучок лучей, создавая тем самым барьер, и, если кто-то попытается его преодолеть, в разных частях нашего музея должны сработать звуковые устройства.
— Какова высота барьера?
— Полагаю, инспектор вам все уже рассказал. Два метра. — На лице директора появилась ледяная улыбка. — От пола и выше человеческого роста. Надеюсь, вас это устраивает?
Рэнсом неохотно кивнул, вынул из кармана пиджака металлический портсигар, закурил сигарету и положил портсигар на стол со словами:
— Музей скоро закрывается. Я хотел бы посмотреть сам, как охраняется картина, и провести проверку…
Он замолчал. Директор смотрел мимо него. На экране телевизора вместо четкого изображения плясали какие-то ломаные искаженные контуры. Директор встал из-за стола, прошел к телевизору, стал лихорадочно крутить ручки настройки, но безрезультатно.
— Неполадки налицо, — заметил Рэнсом. — Надо все как следует наладить.
— Все будет сделано утром, до открытия, — уверил его насупившийся директор. Он еще немножко — и безуспешно — покрутил ручки настройки, потом сдался и выключил телевизор.
— Не беда, — сказал он. — Все равно телевизор не работает по ночам, а мы скоро уходим…
— Не могли бы вы позвонить дежурному по залу и попросить его не уходить, пока я с ним не поговорю? — проговорил Рэнсом.
Директор пожал плечами. Анри проведет в музее, по меньшей мере, полчаса после его закрытия, проверяя, в порядке ли сигнализация на окнах и дверях. Но что толку объяснять это американцу? Он взял телефон, стоявший на его столе, и нажал одну из четырех кнопок.
Анри медленно направлялся к большому сводчатому проходу в зал, где висела картина Ватто. До закрытия музея оставалось пять минут, и последние посетители уже двигались к выходу. Сейчас посетителей было куда меньше, чем в первые три недели экспозиции. Иногда музей оказывался пустым еще за полчаса до закрытия.
